Братья Сабуро. Стндартный кашмар (утопический памфлет).

Глава 2

Разум в морге

старницы главы Второй:
1, 2, 3, 4, 5, 6

№ этой страницы 4 из 6

Кравцов закончил просмотр секретной записи селекторного совещания и понял, что финишная лента близка как никогда. Предлог был, а сделать из него причину - дело времени и денег. В конце концов, люди слишком склонны придавать своей паранойе статус действительности.
Кравцов достал телефон, набрал номер, и уверенный, что его звонка ждут, произнёс:
- Начинайте, Федор Михайлович.
Фёдор Михайлович, начальник службы безопасности корпорации «Тысячелетие Ltd.», раскинулся в упругом шезлонге у «кромки» бассейна, наслаждаясь кубинской сигарой, колпачок которой лежал тут же – рядом с массивной малахитовой пепельницей на стеклянном круглом столике с зеркальной поверхностью. Плеск безупречно прозрачной воды, сквозь которую проступали голубые разводы мраморного дна, умиротворял. Вдалеке вверху колоннада бассейна причудливо переходила в длинные готические арки. Алый свет солнца сквозь высокие разноцветные стёкла витражей бросал неверные пятна на мраморные плиты пола, в стыках и трещинах которых пробивалась трава. Колонны были увиты девичьим виноградом.
Плавный переливающийся звук телефона ворвался сквозь плеск волн. Фёдор Михайлович поднёс трубку к уху. Он ничего не произнёс, поскольку знал, что на той стороне «провода» знают, что он ждёт звонка и что он внимательно слушает.
В следующее мгновение окурок сигары был вдавлен в малахитовую поверхность пепельницы, расслабленные мышцы Фёдора Михайловича напряглись, а глаза излучали энергию деятельного человека. Муаровая рубашка, ещё минуту назад холодившая расслабленное тело, была брошена на шезлонг. Решительным шагом Фёдор Михайлович направился в душ.
Через двадцать минут он, сжимая в руках полиэтиленовый пакет, в роскошном костюме, в солнцезащитных очках, поправляя кобуру под пиджаком, направился к своей «Волге».
Он ехал долго. Оставив машину во дворе старого дома в Волковом переулке, он извлёк из пакета старый потертый свитер и джинсы, а также косметичку. Облачившись в эту одежду, он раскрыл косметичку и достал оттуда контейнер для хранения линз, накладные усы и другие необходимые ему предметы. Вскоре за рулём машины Фёдора Михайловича сидел уже не начальник службы безопасности корпорации «Тысячелетие Ltd.», а совершенно другой человек.
Закрыв машину «другой человек», извлёк из багажника спортивную сумку, наполненную компьютерными дисками, повесил её на плечё и, захлопнув багажник, двинулся в сторону троллейбусной остановки.

 

Компьютерная игра

Кипящий воск трещал – пламя свечи извивалось, отчего круг света то расширялся, то сужался, выписывая фантасмагорические тени на чёрных от копоти стенах кельи. Монах развернул новый чистый пергамент и сосредоточил свой взгляд на красном огоньке фитиля. Пальцы методично перебирали чётки. За низким сводом амбразуры окна
По молниям спицам
Танцует гроза – королева.
Но даже звуки ударов грома не проникали сквозь двухметровые стены монастырской цитадели.
Монах размышлял о времени. Он вновь и вновь отсчитывал кости чёток – от первой до тридцать шестой - три по двадцать, четыре по девять, четыре по семёрке и четыре. Начало сменялось концом, а конец началом. «Так предначертано творцом, что Начало и Конец смыкаются там, где должны были бы расторгнуться». Палец нерешительно остановился – счёт потерялся – монах уже не знал, где первая, а где исходная часть – конец и начало потеряли смысл – связующая нить в его руках превратилась в безначальную и бесконечную. Кости утратили порядок чисел. Но сохранили смысл последовательной связи. Движение от Числа Начала до Числа Конца поглотилось бесконечным потоком Движения самого по себе. Только связующая нить утверждала смену предыдущего последующим.
Монах перевёл взгляд на окно. За окном, обтекая его башню, нёсся поток времени. Мириады нитей одной Его Нити, мерцающая хаотичность единого направления, океан огней сияющей звезды, игра бесконечного числа воль и случайностей во всепроникающей связи.
Монах обмакнул перо и записал: «Когда я думаю о времени, мне ясно и легко представляется, что это такое, но когда я пытаюсь написать или выразить его словами, то понимаю, что я бессилен».
Звук времени – треск кипящего воска.

Владимир Адамович Гурьев сиял – он демонстративно-демократически прогуливался у дома правительства. Изящно сидящая на пухлом животике тройка дополнялась часами-луковицей. Одна рука смело выбрасывалась вперёд, словно помахивая тростью, а другая вольно дирижировала свёрнутой газетой – листком «Московского пионера». Прилизанные и зачёсанные назад волосы поглаживал, аккуратно ласково обтекая, вечерний ветерок. Бородка лопаткой вздымалась над сумрачным городом, линии его лица были столь же скрупулезно контурированы, как у статуи краснопресненского рабочего. Он ощущал себя русским интеллигентом. Именно так, по его представлениям, прохаживались когда-то мимо пристанища коварной власти – Мавзолея - Милюков, Струве, Добролюбов, Герцен, Огарёв, Радищев, Курбский. Подумав о Курбском, Гурьев погрустнел и, вздохнув, прошептал: «Ну, что брат Курбский?». «Ой, ты гой еси, брат Гурьев» - наверное ответил бы опальный тираноборец. От ощущения полного взаимопонимания и сердечного родства с либеральным князем глаза Гурьева восторженно блеснули.
Высоко над фонарями и троллейбусными проводами в небе протянулась струна времени. Произошла ошибка. Бесконечный ряд событий, лиц и сцен вдруг сжался в одну точку: причины подменили следствия, а следствия - причины. Цепь последовательно взаимосвязанных явлений стала единым актом. История народов приравнялась к мгновению.
Вдалеке зажёгся зелёный свет – автомобили стаей угрожающе двинулись к пешеходному переходу – пешеходы, взволнованно топая и щебеча «цоб-цобе», разбежались с зебры. Евро-гладкий послушный шинам асфальт расформировался на отдельные серые камни брусчатки. Машины, притормаживая, осторожно влезали на древние камни. Свет фар, ощупывая морщинистый лоб дороги, смешивался с тусклым сиянием, только что зажженных газовых фонарей. Водители сигналили – лошади ржали, пугаясь габаритов впереди идущих машин. Лакированные кареты смешались с лакированными «Мерседесами».
Посеребренные луной
Стоят кареты на Тверской.
Из угла прохладной, тенистой вечерней улицы выехала карета Чаадаева и остановилась у здания неизвестно откуда взявшегося Англицкого клуба, на ступеньках которого суетились несколько дам, недостаточная степень эмансипированности которых не позволяла им подняться даже в холл. Петр Яковлевич изящно ступил на мостовую, изящно надел цилиндр, изящно взмахнул тростью, изящно поправил задравшуюся фалду фраку, изящно поворотил носом от проходящего мимо разносчика кваса и произнёс:
- Das ist schvaine limonad. O-o-x, main God, barbarish land. Mauvai tone.
В толпе дам послышались радостные вопли, крики, аплодисменты и постанывания:
- O, Tchaadaev! Charman! Mon ami!
Дамы были одеты преимущественно в бальные платья, но некоторые бизнесвумен предпочитали брючные костюмы. Заметив внимание к своей персоне, Чаадаев метнул трость слуге, стянул по пальцам перчатки, небрежно бросил их в цилиндр, который тоже в свою очередь метнул слуге и, поскольку руки его освободились, он закрыл ими лицо и, запрокинув голову, выставил грудь, выгнул спину и вытянулся на цыпочках.
- Боже, где я пребываю! В глазах этих русских есть что-то дикое и мутное, не воспринимающее прогресс. Предки не оставили нам ничего великого и ничего не создали. Если бы орды варваров, угрожавшие Европе, не прошли бы по этой земле, мы едва ли стали главой всемирной истории. Хватит тащиться по извилистым тропинкам туземной традиции. Проведение, осветившее Европу, отвернулось от этого народа. Возопиём же всей землёй и кинемся в объятия Папы.
Участливый голосок одной из старушек проверещал:
- По покойному Якову Петровичу тоскует, голубчик.
- Я говорю о Папе Римском! – голос Чаадаева сорвался на фальцет и осёкся. Решительно и порывисто он направился к парадному подъезду – франкофильско-русофобская толпа расступилась.
Петр Яковлевич проследовал в банкетный зал, где за одним из столов обедало «общество пикейных жилетов» - завсегдатаи банкетных и ресторанных зал. Председательствовал Петр Николаевич. В данный момент он выполнял сложную процедуру: сливал «кока-колу» в серебренное ведёрко, помешивая ложечкой, чтобы выпустить пузырьки газа, от которых у него пучило живот, и втихомолку добавлял туда «Смирнофку», по-партизански поглядывая по сторонам. Косясь то ли на «кока-колу», то ли на водку, Чаадаев раскланялся:
- Добрый вечер, Петр Николаевич.
- Добрый вечер, Пётр Яковлевич.
Поскольку члены ЦК КД (ПНС) доели рябчиков, у них появилось желание заняться обустройством России. Петр Николаевич Милюков по-спикерски постучал ложечкой по ведёрку, требуя внимания. Ожидая пока кадеты успокоятся и освободят воротники от салфеток, Пётр Николаевич решил раскрутить Чаадаева на табак. Чаадаев достал табакерку и открыл крышку, послышалась мелодия:
Ах, Мой милый Августин, Августин, Августин!
Прочистив нос и горло понюшкой табака, Милюков деловито провозгласил:
- Позвольте, господа, начать заседание. На повестке дня вопрос исторической важности. Сейчас или никогда мы должны осуществить свое историческое предназначение. Самобытный путь развития России завёл страну в тупик. Кому это надо? Ещё восемьдесят лет назад Чаадаев призывал к либерализации по самым высоким западным стандартам, но тогда это был глас вопиющего в пустыне. Сейчас у нас есть шанс. Пока немцы в Польше, Белоруссии, Прибалтике у нас есть возможность оказать давление на правительство с целью создания ответственного министерства. Пусть прогнившее и закосневшее чиновничество и генералитет поймут, что война может осуществляться далее лишь под знаменем демократии. Нашей демократии, господа.
Казалось, еще немного и Милюков начнёт петь «Марсельезу» или «Ca ira», хотя, безусловно, политические амбиции Милюкова не шли дальше «Оды к радости». Речь самым неожиданным образом была прервана официантом:
- Блинцов с икоркой, пожалуйте!
- Zer, как говорится, good, - обмолвился Шингарёв.
Милюков сел, достал часы и откинул крышку
Ах, Мой милый Августин, Августин, Августин!
Поскольку икра заинтересовала кадетов куда больше, чем судьба России, Пётр Николаевич стал индифферентно смотреть в окно, за которым…
Нева, одетая в гранит
… несла свои воды в Финский залив. Из окна Милюкову был хорошо виден Большой Кремлёвский дворец съездов, на другом берегу; напротив, сквозь разведённые мосты, курсировал какой-то подозрительный крейсер. По парадной лестнице Дворца спускалась грустная сгорбленная фигура Андрея Дмитриевича. Пытаясь успокоиться после бурных аплодисментов народных депутатов, Хазаров размышлял: «Хорошо бы сейчас к кадетам – у них там теперь икорка. Однако и мосты уже разведены и Милюков теперь уже накушался колы с водкой. Пойду-ка я домой - сочиню конституцию – жребий, как говорится, брошен». Помыслив так, он направился вдоль невской набережной Рубикона к машине. «Как смели они так хлопать, свистеть и топтать сегодня. Толпа, подавляющая личность, лизоблюды тоталитарного режима. Права превыше всего, они имеют общечеловеческую ценность. Да, я космополит и я горжусь этим. В будущем мире нет места империям, особенно такой, как советская империя зла. Конвергенция сольёт все ужасные режимы в единую метакультуру либерализма. Милая Швейцария по всему земному шару. Покончим с советами и вперед по пути конвергенции».
Андрей Дмитриевич сел в машину, достал ксилофон и молоточки, и стал самозабвенно выстукивать:
Ах, Мой милый Августин, Августин, Августин!
Чтобы как-нибудь развеяться Хазаров решил позвонить кому-нибудь из друзей по титанической борьбе в милый сердцу Страсбург.
В это время в Страсбурге, в кулуарах ПАСЕ К.О. Валёв и лорд Джудд тянули один бычок на двоих – день был напряжённый – обсуждались санкции против России. Телефон К.О. Валёва радостно заверещал милый сердцу старинный баварский мотив:
Ах, Мой милый Августин, Августин, Августин!
К. О. Валёв ответил:
- Кто говорит.
- Слон.
- Откуда?
- От верблюда…
“Опять балуется”, - подумал К.О. Валёв и отключил телефон.
- Так, что вы говорили о своём правительстве? – попытался вернуть тему разговора лорд Джудд.
- Наше правительство – сплошь нацисты, воздыхающие о временах тоталитарного режима. Поймите милорд, величие России, которым бредит наше правительство и права человека – это понятия диаметрально-противоположные. Европа должна последовательнее исполнять роль полицейского-миротворца, миссию которого она взяла на себя несколько лет назад. Россия должна быть втиснута в Европу.
- Но, Дальний Восток и Сибирь – это не совсем Европа.
- Мы обойдёмся и без них. А что касается общечеловеческих прав и свобод, то я думаю, что они восторжествуют лишь тогда, когда американцы возведут ядерный зонт над нами. Нас еще многому нужно учить и учить… Ах, милорд, с вами говорить, что мёд пить! Но я должен бежать, чтобы успеть открыть дверцу автомобиля подъезжающей делегации свободной республики Ичкерия.
Ах, Мой милый Августин, Августин, Августин!
По ведомству было доложено – ошибка небесной канцелярии была исправлена – ход времени восстановлен. Ах, дорогой читатель, если бы можно было исправить столь же легко все другие ошибки, в том числе ошибки достойных отцов этих самых недостойных детей.

Ах, Мой милый Августин, Августин, Августин!
Продолжая напевать «баварскую» мелодию, неожиданно пришедшую в голову и размахивать неизвестно откуда появившейся тростью, Гурьев лихо чеканил шаг перед подъездом здания правительства. Он внимательно следил, чтобы его пухленькие ножки перешагивали последовательно с пяточки на носок. Самым упоительным был стук маленьких подковок на подошвах парусиновых туфель. Эти подковки почему-то казались ему элементом имиджа часового демократии – стук «копытц» должен был предупреждающе отзываться в самых верхних этажах правительства. Не меньший трепет должен был вызывать взгляд Владимира Адамович, который как ему казалось, совершенно причудливым образом искривляясь в пространстве, проникал во все щели, скважины, вентиляционные отверстия и другие потаённые уголки злосчастного здания. Всякое телодвижение правительства немедленно вызывало комплекс иронично-истеричных комментариев, расползавшихся по столбцам газет и аналитическим программам ТВ. Шея этого Левиафана–государства была тесно стиснута пятерней мужественного газетного тигра. Ведь что бы ни совершало правительство – всё во вред народу, столь любимому Гурьевым. Ах, измочаленный министр, если ты весь день провёл на затянувшемся дипломатическом рауте, вечером посмотрел интерактивное ток-шоу со своим участием, перед сном получил выговор от президента и жены… президента, а ночью тебе привиделось, что Новодомова – твоя тёща – если после всего этого в мучительные часы предутреннего забвения ты возжелал любви журналистов, то не звони Эрнесту Мочалкину, чтобы справиться о здоровье его персидской кошечки Эрнестины, а просто, не подписывая больше никаких бумаг и не отдавая больше никаких распоряжений, сразу ложись в гроб и призови на помощь весь свой артистизм, чтобы не дышать, ибо каждый твой правительственный вздох отзывается гневными тоннами типографской краски на страницах газет. Но, впрочем, даже абсолютно недвижимый твой труп, всё же остаётся властьпридержащим трупом, а значит - вызывает публичное неудовольствие того исключительного вида человеческих существ, чьи кошельки и душевный комфорт зависят от постоянной возможности пинать властные трупы и которые имеют обыкновение подписываться как «Гай Катон Цензор Старший Гурьев, эсквайр».
И вот вышагивает он – наш античный герой – в туфельках от «Le Monti», в пиджаке от Версачи, в жилеточки от Милюкова, в цилиндре от Чаадаева – и мысли его обращены к народу.
Народ представлялся Гурьеву, как толпа измождённых лиц, которые взывают глухо и бессвязно, а его (Гурьева) миссия заключается в том, чтобы озвучить эту забитую мимику. Почему, ты, старушка собираешь бутылки? – куда смотрят независимые профсоюзы? Отчего вы мужчина так нервно курите сигарету? – где социальные программы?
Вдруг народ, воплотившись в фигуру коммивояжера, стал приближаться. Боже! Что сделали олигархи с этим человеком. Сколько таких бедолаг бродит по Москве в поисках пропитания для своих многодетных семей.
- Не желайте ли приобрести компьютерную игру. Лицензионные диски. Серия «Political World» для домашней виртуальной реальности.
Увидев народ в столь непосредственной близости, Владимир Гурьев изобразил на лице некоторое понимание и елейно выговорил:
- Благодарю вас, но я предпочитаю реальную политику, а не виртуальную иллюзию.
Коммивояжёр не сдавался:
- Можем предложить Вам комплекс реальных ощущений в постели с порнозвездой.
Почему-то Гурьев грустно подумал о Новодомовой и начал злиться:
- Нет, благодарю вас.
- А к этой игре у нас имеется специальная приставка, кроме ваших шлемофона и сенсоров, - сказал коммивояжёр с наклеенными усами, подозрительно поглядывая на цилиндр и перчатки Гурьева.
- Какая приставка? – Гурьев проявил недогадливость.
Коммивояжёр замялся
- Ну… для полноты ощущений.
«Боже! Какой пошлый народ! И кто только пускает это быдло на улицы Москвы. Куда смотрит мэрия…» - Гурьев судорожно искал деньги.
Через мгновение, второпях засунув приставку под цилиндр и сжимая в руках диск, Гурьев, забыв о народе и о своём высоком предназначении, помчался домой – подковки звенели по старым камням мостовой. За его спиной потёртый коммивояжёр достал очередную гаванскую сигару, ножничками отрезал её кончик и, раскурив, набрал по телефону номер:
- Шеф, материал передан.
Затем, набрав еще один номер, он произнёс:
- Мария Николаевна, подготовьте смену белья и ванну к моему приезду.

 

старницы главы Второй:

предыдущая следующая

 

 

дружественные сайты