Окружной семинар в городе Урай Ханты - Мансийского автономного округа – Югра 19 -21 ноября 2008 года
(«Средняя общеобразовательная школа №6 города Урай с углубленным изучением отдельных предметов»)

Темы лекций, и мастер-классов С.К. Лямина

Проблема происхождения человека, общества и культуры на уроках обществознания.

Последний день Помпей.

«Проанализируйте, пожалуйста,  текст…».

Дворянин и буржуа: столкновение двух эпох.

Великие идеологи ХХ века: либерализм, социализм и фашизм.

Прогресс-регресс, революция, закономерность, случайность.

Власть от каменного топора до всемирной паутины.

Изучение проблем мировой экономики на уроках обществознания.

Лямин С.К.
Мастер-класс «Последний день Помпей»
Искусство всегда являлось хорошим средством для использования на уроках истории. Сегодня мы поговорим о некоторых аспектах восприятия искусства и о возможностях их использования в нашей школьной практике.
Известно, что существует два подхода в осмыслении значения того или иного произведения искусства. С одной стороны, для нас как историков всегда остаётся важен исторический контекст создания шедевра – мы пытаемся понять - какие идеи вкладывал в своё творение художник, какова была специфика исторической ситуации периода создания картины и, наконец, как воспринимали результаты творчества современники гения. С другой стороны, для нас как личностей не менее важным является момент личного восприятия и переживания произведения искусства – мы всегда стремимся определить для себя, что конкретно нравится нам, и какое значение для нас имеет та или иная картина.

Перед вами знаменитое полотно К.П. Брюллова «Последний день Помпей». Давайте попытаемся внимательно его рассмотреть, но не как историки, а просто как сторонние наблюдатели, которые мало что помнят об этом событии древней истории. Какие сцены этой картины бросаются в глаза, прежде всего? Группа молодых людей, пытающихся спасти своего немощного отца; семья, стремящаяся укрыться плащом от пепла и падающих кусков пемзы; ребенок, рыдающий над телом погибшей матери, упавшей из перевёрнутой колесницы; группа молодых женщин в левом углу, прижимающихся друг к другу и с ужасам созерцающих разгневанную стихию – все они составляют наиболее экспрессивные элементы картины и запоминаются, прежде всего.
Однако если мы познакомимся с историей создания этой картины, с теми идеями, которые вкладывал в неё  К.П. Брюллов мы сможем увидеть гораздо больше. Так, например, на заднем фоне картины мы можем увидеть скрягу в белых  одеждах, который пользуясь всеобщем смятением, хочет унести с собой подобранное золото. Этой фигурой художник стремился нам показать, что человеческие пороки не оставляют нас даже в минуту смертельной опасности. В левой части картины мы можем увидеть два спокойных лица, созерцающих стихию: это лицо художника на ступенях гробницы Скавра и христианина в левом нижнем углу. Каждый из них смотрит в сторону вулкана. Один видит красоту ярости природы, другой – божественную длань, наказывающую город грешников. Справа, на заднем плане фигуры, вставших на дыбы коней, расположенных прямо под отсветом от извержения символизируют восставшую против людей природу. Перед ними фигуры одетые в римские костюмы новобрачных – молодой человек держит на своих руках бездыханную девушку, только что ставшей его женой.
Но наиболее любопытной являются фигуры молодого человека, склонившегося над женщиной средних лет в правой стороне картины. Это единственное реальное историческое лицо. Его имя – Гай Цецилий Плиний Секунд Младший – писатель, государственный деятель, племянник известного древнеримского учёного Плиния Старшего, погибшего при извержении Везувия в 79 г. н.э. Именно Плиний Младший оставил единственное письменное свидетельство, рассказывающее об этой трагедии. Именно этим свидетельством пользовался К.П. Брюллов продумывая сюжет картины. Сам Плиний не был в Помпеях – на картине мы видим фантазию Брюллова, стремящегося ввести в картину, оставшегося в живых свидетеля. Плиний находился рядом с Помпеями, на вилле своего дяди и был сторонним наблюдателем развернувшейся трагедии. В двух письмах, адресованных римскому историку Корнелию Тациту он описал все, что видел своими глазами. Давайте их прочитаем

Плиний Тациту привет.
Ты просишь описать тебе гибель моего дяди; хочешь точнее передать о нем будущим поколениям. Благодарю; я знаю, что смерть его будет навеки прославлена, если ты расскажешь о ней людям. Он, правда, умер во время катастрофы, уничтожившей прекрасный край с городами и населением их, и это памятное событие сохранит навсегда и его имя; он сам создал много трудов, но твои бессмертные произведения очень продлят намять о нем. Я считаю счастливыми людей, которым боги дали или свершить подвиги, достойные записи, или написать книги, до­стойные чтения; к самым же счастливым тех, кому даровано и то и.другое. В числе их будет и мой дядя — благодаря своим книгам и твоим. Teм охотнее берусь я за твое поручение и даже прошу дать его мне.
Дядя был в Мизене и лично командовал флотом. В девятый день до сентябрьских календ, часов около семи, мать моя показывает ему на облако, необычное по величине и по виду. Дядя уже погрелся на солнце, облился холодной водой, закусил и лежа занимался; он требует сапдалии и поднимается на такое место, откуда лучше всего можно было разглядеть это удивительное явление. Облако (глядевшие издали не могли определить, над какой горой оно возникало; что это был Везувий, призна­ли позже), по своей форме больше всего походило на пинию: вверх поднимался как бы высокий ствол и от него во все стороны расходились как бы ветви. Я думаю, что его выбросило током воздуха, но потом ток ослабел и облако от собственной тяжести стало расходиться в ширину; местами оно было яркого белого цвета, местами в грязных пятнах, словно от земли и пепла, поднятых кверху. Явление это показалось дяде, человеку ученому, значительным и заслуживающим ближайшего ознаком­ления. Он велит приготовить лодку и предлагает мне, если хочу, ехать вместе с ним. Я ответил, что предпочитаю заниматься; он сам еще раньше дал мне тему для сочинения. Дядя собирался выйти из дому, когда, получил письмо от Ректииы, жены Тасция: перепуганная навис­шей опасностью (вилла ее лежала под горой, и спастись мояшо было только морем), она просила дядю вывести ее из этого ужасного положе­ния. Он изменил свой план: и то, что предпринял ученый, закончил человек великой души; он велел вывести флот и сам поднялся на корабль собираясь подать помощь не только Ректиие, но и многим другим (это прекрасное побережье было очень заселено). Он спе­шит туда, откуда другие бегут, держит прямой путь, стремится прямо в опасность и до того свободен от страха, что, уловив любое изменение в очертаниях  этого  страшного   явления,  велит  отметить  и   записать  его.
На суда уже падал пепел, и чем ближе они подъезжали, тем горячее и гуще; уже куски пемзы и черные обожженные обломки кам­ней, уже внезапно отмель и берег, доступ к которому прегражден обва­лом. Немного поколебавшись, не повернуть ли назад, как уговаривал кормщик, оп говорит ему: «смелым в подмогу судьба: правь к Помпониану».  Тот находился в Стабиях, на противоположном берегу (море вдается в землю, образуя постепенно закругляющуюся, искривлен­ную линию берега). Опасность еще не близкая была очевидна и при возрастании оказалась бы рядом. Помпониан погрузил на суда свои вещи, уверенный, что отплывет, если стихнет противный ветер. Дядя прибыл с ним: для него он был благоприятнейшим. Он обнимает струсившего, утешает его, уговаривает; желая ослабить его страх своим спокойствием, велит отнести себя в баню; вымывшись, располагается на ложе и обе­дает — весело   или   притворяясь   веселым — это   одинаково   высоко.
Тем временем во многих местах из Везувия широко разлился, взметываясь кверху, огонь, особенно яркий в ночной темноте. Дядя твер­дил, стараясь успокоить перепуганных людей, что селяне впопыхах за­были погасить огонь и в покинутых усадьбах занялся пожар. Затем он отправился на покой и заснул самым настоящим сном: дыхание у него, человека крупного, вырывалось с тяжелым храпом, и люди, проходившие мимо его комнаты, его храп слышали.  Площадка, с которой входили во флигель, была уже так засыпана пеплом и кусками пемзы, что чело­веку, задержавшемуся в спальне, выйти было бы невозможно. Дядю раз­будили, и он присоединился к Помпониану и остальным, уже давно бодр­ствовавшим. Все советуются, оставаться ли в помещении или выйти на открытое место: от частых и сильных толчков здания шатались; их словно сдвинуло с мест, и они шли туда-сюда и возвращались обратно. Под открытым же небом было страшно от падавших кусков пемзы, хотя легких и пористых; выбрали все-таки последнее, сравнив одну и другую опасность. У дяди один разумный довод возобладал над другим, у остальных один страх над другим страхом. В защиту от падающих камней  кладут  на   головы  подушки  и  привязывают  их полотенцами.
По другим местам день, здесь ночь чернее и плотнее всех ночей, хотя темноту и разгоняли многочисленные факелы и разные огни. Решили выйти на берег и посмотреть вблизи, можно ли выйти в море: оно было по-прежнему бурным и враждебным. Дядя лег на подо­стланный парус, попросил раз-другой холодной воды и глотнул ее. Огонь и запах серы, возвещающий о приближении огня, обращают других в бегство, а его подымают на ноги. Он встал, опираясь на двух рабов, и тут же упа2, думаю, потому что от густых испарений ему перехва­тило дыхание и закрыло дыхательное горло: оно у него от природы было
слабым, узким и часто побаливало. Когда вернулся дневной свет (на третий день после того, который он видел в последний раз), тело его нашли в полной сохранности, одетым как он был; походил он скорее на спящего, чем на умершего.
Тем временем в Мизене мать н я — но это не имеет никакого отношения к истории, да и ты хотел узнать только о его гибели. Поэтому я кончаю. Добавлю одно: я передал все, причем присутствовал сам и о чем услыхал почти сразу же, когда хорошо помнят, как все было. Ты извлечешь главное: одно дело писать письмо, и другое — историю; одно — другу и другое — всем. Будь здоров.

Плиний Тациту привет.
Ты говоришь, что после письма о смерти моего дяди, которое я на­писал по твоей просьбе, тебе очень захотелось узнать, какие же страхи и бедствия претерпел я, оставшись в Мизене (я начал было говорить об этом, но оборвал себя). «Дух мой содрогается, о том вспоминая... все же начну».
 После отъезда дяди я провел остальное время в занятиях  (для чего  и  остался);  потом  была  баня,  обед,  сон,  тревожный  и  краткий. Уже много дней ощущалось землетрясение, не очень страшное и для Кампании привычное, но в эту ночь оно настолько усилилось, что все,ка­залось,  не только  движется, но  становится вверх дном.   Мать ки­нулась в мою спальню, я уже вставал, собираясь разбудить ее, если она  почивает. Мы сели на площадке у дома: небольшое пространство лежало  между постройками и морем.   Не знаю, назвать ли это твердостью духа или неразумием   (мне шел восемнадцатый год);  я требую Тита Ливия, спокойно принимаюсь за чтение и продолжаю делать выписки. Вдруг появляется дядин знакомый, приехавший к нем.у из Испании. Уви­дав, что мы с матерью сидим, а я даже_ читаю, он напал на мать за ее хладнокровье, а на меня за беспечность. Я продолжаю усердно читать.
Уже первый час дня, а свет неверный, словно больной. Дома вокруг трясет; на открытой узкой площадке очень страшно; вот-вот они рухнут. Решепо, наконец, уходить из города; за нами идет толпа людей, потерявших голову и предпочитающих чужое решение своему; с перепугу это кажется разумным; нас давят и толкают в этом скопище уходящих. Выйдя за город, мы останавливаемся6. Сколько удивительного и сколько страшного мы пережили! Повозки, которым было приказано нас сопровождать, на совершенно ровном месге кидало в разные стороны; несмотря на подложенные камни, они не могли устоять на одном и том же месте. Мы видели, как море отходит цазад;  земля, сотрясаясь как бы отталкивала его. Берег явно продвигался вперед; много морских животных застряло в сухом песке. С другой стороны черная страшная туча, которую прорывали в разных местах перебегающие огненные зиг­заги; она разверзалась широкими полыхающими полосами, похожими на молнии, но большими-.
Тогда тот же испанский знакомец обращается к нам с речью настоятельной: «если твой брат и твой дядя жив, он хочет, чтобы вы спаслись; если он погиб, он хотел, чтобы вы уцелели. Почему вы медлите а не убегаете?» Мы ответили, что не допустим и мысли о своем спасе­нии, не зная, жив ли дядя.  Не медля больше, он кидается вперед, стремясь убежать от опасности.
Вскоре эта туча опускается к земле и накрывает море. Она опоясала и скрыла Капри, унесла из виду Мизенский мыс. Тогда мать про­сит, уговаривает, приказывает, чтобы я убежал: для юноши это возмож­но; она, отягощенная годами и болезнями, спокойно умрет, зная, что не была причиной моей смерти. Я ответил, что спасусь только вместе с ней; беру ее под руку и заставляю прибавить шагу. Она повинуется неохотно и упрекает себя за то, что задерживает меня.
Падает пепел, еще редкий. Я оглядываюсь назад: густой черный туман; потоком расстилающийся по земле, настигал нас. «Свернем в сто­рону,— говорю я,— пока видно, чтобы нас, если мы упадем на дороге, не раздавила идущая сзади толпа». Мы не успели оглянуться — во­круг наступила ночь, не похожая на безлунную или облачную: так тем­но бывает только в запертом помещении при потушенных огнях. Слышны были женские вопли, детский писк и крик мужчин; одни окликали роди­телей,   другие   детей   или   жен  и  старались   узнать   их   по   голосам.
Одни оплакивали свою гибель, другие гибель близких; некоторые в страхе перед смертью молили о смерти; многие воздевали руки к богам; большинство объясняло, что нигде и никаких богов нет, и для мира это последняя вечная ночь., Были люди, которые добавляли к действитель­ной опасности вымышленные, мнимые ужасы. (Говорили, что в Мизене то-то   рухнуло,   то-то   горит.  Это  была  неправда,   но   вестям   верили. Немного посветлело, но это был не рассвет, а отблеск приближавше­гося огня. Огонь остановился вдали; опять темнота, опять пепел, густой и тяжелый. Мы все время вставали и стряхивали его; иначе нас засыпало бы и раздавило под его тяжестью. Могу похвалиться: среди такой опасности у меня не вырвалось ни одного стона, ни одного жалкого слова; я только думал, что я гибну вместе со всеми и все со мной, бедным, гиб­нет: великое утешение в смертной участи. Туман стал рассеиваться, расходясь как бы дымным облаком; наступил настоящий день и даже блеснуло солнце, но такое бледное, какое бывает при затмении. Глазам все еще дрожавших людей все пред­стало в измененном виде; все, словно снегом, было засыпано толстым слоем пепла. Вернувшись в Мизен и кое-как приведя себя в поря­док, мы провели тревожную ночь, колеблясь между страхом и надеждой. Осилил страх: землетрясение продолжалось, множество людей, обезумев от страха, изрекали страшные предсказания, забавляясь своими и чужими бедствиями. Но и тогда, после пережитых опасностей и в ожидании новых, нам и в голову не приходило уехать, пока не будет известий о дяде.
Рассказ этот не достоин истории, и ты не занесёшь его на её страницы; если же он не достоин и письма, то пеняй на себя: ты его требовал. Будь здоров.
А теперь давайте в третий раз посмотрим на картину, но уже как историки. Давайте посмотрим, какие реалии в поведении природы и людей, описанные Плинием нашли своё отражение в картине К.П. Брюллова:
… вверх поднимался как бы высокий ствол и от него во все стороны расходились как бы ветви. Я думаю, что его выбросило током воздуха, но потом ток ослабел, и облако от собственной тяжести стало расходиться в ширину; местами оно было яркого белого цвета, местами в грязных пятнах, словно от земли и пепла, поднятых кверху.
…Тем временем во многих местах из Везувия широко разлился, взметываясь кверху, огонь, особенно яркий в ночной темноте.
…По другим местам день, здесь ночь чернее и плотнее всех ночей
…Уже первый час дня, а свет неверный, словно больной. Дома вокруг трясет; на открытой узкой площадке очень страшно; вот-вот они рухнут. Решепо, наконец, уходить из города; за нами идет толпа людей, потерявших голову и предпочитающих чужое решение своему; с перепугу это кажется разумным; нас давят и толкают в этом скопище уходящих.
…Повозки, которым было приказано нас сопровождать, на совершенно ровном месге кидало в разные стороны; несмотря на подложенные камни, они не могли устоять на одном и том же месте. 
…С другой стороны черная страшная туча, которую прорывали в разных местах перебегающие огненные зиг­заги; она разверзалась широкими полыхающими полосами, похожими на молнии, но большими-. ,
….Тогда мать про­сит, уговаривает, приказывает, чтобы я убежал: для юноши это возмож­но; она, отягощенная годами и болезнями, спокойно умрет, зная, что не была причиной моей смерти. Я ответил, что спасусь только вместе с ней; беру ее под руку и заставляю прибавить шагу. Она повинуется неохотно и упрекает себя за то, что задерживает меня.
…Мы не успели оглянуться — во­круг наступила ночь, не похожая на безлунную или облачную: так тем­но бывает только в запертом помещении при потушенных огнях. Слышны были женские вопли, детский писк и крик мужчин; одни окликали роди­телей,   другие   детей   или   жен  и  старались   узнать   их   по   голосам.
         …Одни оплакивали свою гибель, другие гибель близких; некоторые в страхе перед смертью молили о смерти; многие воздевали руки к богам; большинство объясняло, что нигде и никаких богов нет, и для мира это последняя вечная ночь.,

Таким образом, в течение этого занятия мы несколько раз посмотрели одну и ту же картину, но посмотрели по-разному: как простые обыватели, глазами художника и глазами историка. И каждый раз для нас открывалось что-то новое. Мы познакомились не только с творчеством К.П. Брюллова, но и многое узнали о крупной трагедии, случившейся у подножия вулкана Везувий в 79 году н.э.

 

 

 

дружественные сайты